За горами, за лесами,

За широкими морями,

Не на небе — на земле

Жил старик в одном селе.

У крестьянина три сына:

Средний сын и так и сяк,

Младший вовсе был дурак.

Братья сеяли пшеницу

Да возили под столицу:

Знать, столица та была

Недалёко от села.

Деньги счетом принимали

И с телегою пустой

В долгом времени аль вскоре

Приключилося им горе:

Кто-то в поле стал ходить

Мужички такой печали

От рожденья не видали.

Стали думать да гадать —

Как бы вора им поймать,

И решили всенародно:

С ночи той поочередно

Злого вора подстеречь.

Начал старший брат сбираться,

Взял и вилы, и топор

И отправился в дозор.

Ночь ненастная настала:

И со страху наш мужик

Завалился на сенник.

Ночь проходит, день приходит.

С сенника дозорный сходит

И, обшед избу кругом,

У дверей стучит кольцом.

Отпирайте брату двери;

Под дождем я весь промок

Братья двери отворили,

Караульного впустили,

Стали спрашивать его,

Караульный помолился,

Вправо, влево поклонился

И, прокашлявшись, сказал:

"Целу ноченьку не спал;

На моё ж притом несчастье

Было страшное ненастье;

То есть, будучи при том,

Снова начало смеркаться;

Средний сын пошёл сбираться,

Взял и вилы, и топор

На него тоска напала,

Зубы начали плясать,

Он — ударился бежать,

И всю ночь ходил дозором

У соседки пред забором.

Эй, вы, сони! что вы спите?

Ночью страшный был мороз,

До костей я весь промёрз".

Братья двери отворили,

Караульного впустили,

Не видал ли он чего.

Караульный помолился,

Вправо, влево поклонился

И сквозь зубы отвечал:

"Всю я ноченьку не спал.

Да к моей судьбе несчастной

До костей меня пробрал;

Целу ночь я проскакал;

Слишком было несподручно.

И ему сказал отец:

"Ты, Гаврило, молодец!"

Надо младшему сбираться;

Он и усом не ведёт,

На печи в углу поёт

Изо всей дурацкой мочи:

Братья ну его ругать,

Но, сколь долго ни кричали,

Только время потеряли:

Он ни с места. Наконец,

Говорит ему: "Послушай,

Ты поди в дозор, Ванюша;

Дам гороху и бобов".

Вот дурак с печи слезает,

Шапку набок надевает,

Хлеб за пазуху кладёт

И, шатаяся, идёт.

Ночь настала; месяц всходит;

Озираючись кругом,

И садится под кустом,

Звёзды на небе считает

Да краюшку убирает.

Вдруг на поле конь заржал...

Караульный наш привстал,

И увидел кобылицу.

Кобылица та была

Вся, как зимний снег, бела;

Грива, точно золотая,

В мелки кольцы завитая.

"Эхе-хе! так вот какой

Я шутить ведь не умею,

Разом сяду те на шею.

Вишь, какая саранча!"

И, минуту улуча,

К кобылице подбегает,

За волнистый хвост хватает

Только задом наперед.

Кобылица молодая,

Задом, передом брыкая,

Понеслася по полям,

По горам и по лесам;

То заскачет, то забьётся,

Но дурак и сам не прост:

Крепко держится за хвост.

Наконец, она устала.

"Ну, дурак, — ему сказала,

Коль умел ты усидеть,

Так тебе мной и владеть.

Да ухаживай за мною

По три утренни зари

Отпущай меня на волю

Погулять по чисту полю.

Не простым корми овсом, —

Не озёрной пой водою,

Но медовою сытою.

По исходе же трёх дней

Да таких, каких на свете

Не бывало и в примете;

Первых ты коней продай,

Но Конька не отдавай

Ни за яхонт, ни за злато,

Да смотри же, не забудь.

Только кони подрастут,

Не держи меня в неволе,

А пусти на чисто поле".

"Ладно", — думает Иван

И в пастуший балаган

Дверь рогожей закрывает,

И, лишь только рассвело,

Отправляется в село,

Напевая громко песню:

"Ходил молодец на Пресню".

Что есть силы в дверь стучится,

Так что кровля шевелится,

И кричит на весь базар,

Словно сделался пожар.

Братья с лавок поскакали,

Заикаяся, вскричали:

“Это я! Иван-дурак!''

Братья двери отворили,

Караульного впустили

Как он смеет так стучать?

А дурак наш, не снимая

Отправляется на печь

И ведет оттуда речь

Про ночное похожденье,

Старику на удивленье:

“Целу ноченьку не спал,

Звёзды на небе считал;

Я порядком не приметил.

Вдруг приходит дьявол сам,

Рожа —— словно как у кошки,

А глаза — так что те ложки!

Он пшеницей стал ходить

Я шутить ведь не умею,

И вскочи ему на шею.

Уж носил же он, носил!

Так что выбился из сил,

В воровстве своем признался

И пшеницу есть заклялся”.

Позевнул и задремал.

Братья, сколько ни серчали,

Подпершися под бока,

Над рассказом дурака.

Сам отец не мог сдержаться,

Хоть смеяться, так оно —

Вот однажды брат Данило

(В праздник, помнится, то было),

Затащился в балаган.

Ещё третьего Конька,

Ростом только в три вершка,

На спине с двумя горбами

Да с аршинными ушами.

“Хе! Теперь-то я узнал,

Говорит себе ,Данило. —

Дай, скажу о том Гавриле”.

Вот Данило в дом бежит

И Гавриле говорит:

“Посмотри, каких красивых

Двух коней золотогривых

Ты таких и не видал”.

И Данило да Гаврило,

Что в ногах их мочи было,

Через кочки, чрез бурьян

В мелки кольцы завитой

Хвост раскинут золотой,

И алмазные копыты

Крупным жемчугом обиты.

Любо-дорого смотреть!

Что чуть глаз не проглядели.

Где он это их достал? —

Старший младшему сказал. —

Но издавна речь ведется,

Будь преумная душа,

Ну, Гаврило! В ту седмицу

Отведём-ка их в столицу,

Там боярам продадим,

Деньги вместе разделим;

А с деньжонками, сам знаешь,

И попьёшь, и погуляешь,

А Ивану-дураку

Не достанет ведь догадки,

Где стоят его лошадки;

Пусть их ищет там и сям.

Ну, Гаврило, по рукам!”

Братья разом согласились,

И вернулися домой,

Говоря промеж собой

Про коней и про пирушку,

И про чудную свиньюшку.

Время катит чередом

Час за часом, день за днём;

Братья ехали в столицу,

Чтоб товар там свой продать

И на пристани узнать:

Не пришли ли с кораблями

Немцы в город за холстами,

И нейдет ли Царь Салтан

Вот иконе помолились,

У отца благословились,

Взяли двух коней тайком

И отправились потом;

Удалого погоняют

Да о деньгах рассуждают.

Вздумал в поле ночевать.

Дураку ли мешкать? Дело

Он околицей идет,

Ест краюшку да поёт.

Вот рогожу поднимает,

И с прискачкою Иван

Лишь бедняжка Горбунок

И приплясывал ногами.

Как завоет тут Иван,

Опершись о балаган:

Ой, вы, кони буры-сивы,

Мои кони златогривы!

Я кормил-то вас, ласкал,

Чтоб пропасть ему — собаке!

Чтоб издохнуть в буераке!

Чтоб ему на том свету

Провалиться на мосту!

Ой, вы, кони буры-сивы,

Мои кони златогривы!”

“Не тужи, Иван, — сказал, —

Велика беда — не спорю;

Но могу помочь я горю.

Ты на чёрта не клепли:

Братья коней увели,

Как поехали из дому.

На меня скорей садись,

Только знай себе держись,

Я хоть роста небольшого,

Да сменю коня другого;

Как пущусь, да побегу,

Так и беса настигу”.

На него дурак садится,

Горбунок-Конёк встаёт,

Черной гривкой потрясает,

Вдруг заржал и захрапел,

Только чёрными клубами

Пыль вертелась под ногами;

И чрез несколько часов

Наш Иван догнал воров.

Братья, видя то, смешались,

Не на шутку испугались;

Хоть Ивана вы умнее,

Да Иван-то вас честнее:

Старший брат тогда сказал:

''Дорогой наш брат, Ванюша!

Мы, ты знаешь, как бедны,

А оброк давать должны.

Вот в такой большой печали

Мы с Гаврилом толковали

Всю сегодняшнюю ночь —

Наконец, вот так решили:

Чтоб продать твоих коней

Хоть за тысячу рублей.

Наш отец-старик неможет,

Работать уже не может,

Надо нам его кормить —

“Ну, коль этак, так ступайте, —

Говорит Иван, — продайте

Златогривого коня;

Да возьмите ж и меня''.

Оба брата согласились,

Воздух начал холодеть.

Братья, чтоб не заблудиться,

Под навесами ветвей

Привязали лошадей,

Взяли хлеба из лукошка,

И потом, кто как умел,

Песни разные запел.

Вот Данило вдруг приметил:

Огонек во тьме засветил.

На Гаврилу он взглянул,

Левым глазом подмигнул

Показав огонь тихонько.

Тот затылок почесал

Принеси огня, Ванюша!

Ночь темна, а у меня

Сам же думает Данило:

“Чтоб тебя там задавило?”

А Гаврило говорит

Тихо брату: “Может быть,

Там станичники пристали —

Поминай его как звали''.

Он садится на Конька

Бьет в круты бока ногами,

Изо всех горланит сил…

Конь взвился, и след простыл.

“Буди с нами крестна сила! —

Осенясь крестом святым. —

Что за бес-Конёк под ним?”

Огонёк горит светлее,

Горбунок бежит скорее,

И чрез несколько минут

При огне Конёк — как тут.

Не дымится и не греет.

Диву дался тут Иван.

“Что, — сказал он, — за шайтан!

Много блеску, много свету,

А тепла и дыму нету.

“То перо, Иван, Жар-птицы

Из чертогов Царь-Девицы.

Но для счастья своего

Много, много непокою

Про себя ворчит дурак;

И, подняв перо Жар-птицы,

Завернул его в тряпицы,

В шапку мигом положил

И Конька поворотил.

Скоро к братьям приезжает

“Как туда я доскакал,

Пень сгорелый увидал;

Уж над ним я бился, бился,

Так что чуть не надсадился;

Раздувал его я с час, —

Нет ведь, чёрт возьми! Угас”.

Над Иваном хохотали;

А Иван под воз присел,

Вплоть до утра прохрапел.

Тут коней они впрягали

В той столице был обычай,

Коль не скажет городничий, —

Ничего не покупать,

Ничего не продавать.

Вот ворота отворяют;

Городничий выезжает

С сотней стражи городской.

Рядом едет с ним брадатый,

Называемый глашатый;

Он в злату трубу трубит,

Громким голосом кричит:

“Гости! Лавки отворяйте,

Надзирателям сидеть

Подле лавок и смотреть,

Чтобы не было содому,

Ни смятенья, ни погрому,

И чтобы купецкий род

Не обманывал народ!”

Покупальщиков сзывают:

“Эй! Честные господа!

К нам пожалуйте сюда!

Как у нас ли тары-бары,

Всяки разные товары”.

В это время тот отряд

Но от множества народу

Нет ни выходу, ни входу;

Так кишмя вот и кишат,

И смеются, и кричат.

Городничий удивился —

Что народ развеселился,

Чтоб дорогу прочищал.

''Эй! Вы, черти босоноги!

Прочь с дороги! Прочь с дороги!'' —

Закричали усачи

И ударили в бичи.

Тут народ зашевелился,

Пред глазами конный ряд:

Два коня в ряду стоят,

Молодые, вороные;

Вьются гривы золотые;

В мелки кольцы завитой,

Хвост раскинут золотой…

''Чуден, — молвил, — Божий свет!

Уж каких чудес в нём нет”.

Весь отряд тут усмехнулся,

Сам глашатай заикнулся.

Городничий между тем

Чтоб коней не покупали,

Не зевали, не кричали,

Что он едет ко двору —

Доложить об том Царю.

И, оставив часть отряда,

Он поехал для доклада.

“Ты помилуй, Царь-отец! —

Городничий восклицает

И пред троном упадает. —

Не вели меня казнить,

А вели мне говорить''.

Царь изволил молвить: “Ладно,

“Как умею, расскажу:

Городничим я служу;

Верой, правдой отправляю

Эту должность… — ''Знаю, знаю!”—

Я поехал в конный ряд,

Нет ни выходу, ни входу.

Чтоб народ он разогнал.

Так и сталось, Царь-Надёжа!

И поехал я — и что же?

Предо мною конный ряд:

Молодые, вороные;

Вьются гривы золотые;

В мелки кольцы завитой

Золотистый хвост трубой,

И алмазные копыты

Крупным жемчугом обиты…”

“Надо коней посмотреть, —

Говорит он, — да не худо

И завесть такое чудо.”

Царь умылся, нарядился

Вот он въехал в конный ряд.

На колени все тут пали

Царь раскланялся, и вмиг

С колесницы к коням прыг…

То потреплет, то погладит;

И, довольно насмотрясь,

Он спросил, оборотясь

Чьи такие жеребята?

Кто хозяин?” Тут дурак,

Из-за братьев выступает

И, надувшись, отвечает:

“Эта пара, Царь, моя,

И хозяин — тоже я”. —

“Ну, я пару покупаю;

“Два-пять шапок серебра”. —

“То есть, это будет десять

Царь тотчас велел отвесить

Дал в прибавок пять рублей;

Царь-то был великодушный!

Десять конюхов седых,

Все в нашивках золотых,

Все с цветными кушаками

И с сафьянными бичами.

Кони с ног их сбили всех,

И к Ивану прибежали.

И сказал ему: “Ну, брат,

Делать нечего, придется

При дворце тебе служить.

В красно платье наряжаться,

Словно в масле сыр кататься;

Всю конюшенну мою

Царско слово в том порука.

Что, согласен?” — “Эка штука!

Весь конюшенный завод

Чудно дело! Так и быть,

Тут подкликнул он коней

И пошёл вдоль по столице

А Конёк его — горбатко —

Так и ломится вприсядку

К удивленью людям всем.

Два же брата между тем

Деньги царски получили,

Дома дружно поделились,

Оба враз они женились,

Да Ивана поминать.

Находясь во службе царской

При конюшне государской,

Как он в солнцевом селенье

Киту выпросил прощенье;

Как по милости своей

Как красавцем учинился;

Словом: наша речь о том —

2-я часть

Начинается рассказ

И от вещего каурка.

Козы на море ушли;

Это присказка: пожди, —

Как на море-Окияне

И на острове Буяне

Новый гроб в лесу стоит,

В гробе девица лежит;

Чёрный зверь в дубраве рыщет.

Сказка чередом пойдёт.

Ну, так видите ль, миряне,

Православны Христиане,

Наш удалый молодец

Затесался во дворец;

При конюшне царской служит

Он о братьях, об отце

Красных, с вышивкой, цветов

Чуть не десять коробов;

Что раздолье, да и только!

Вот неделей через пять

Начал Спальник примечать…

Надо молвить: этот Спальник

До Ивана был начальник

Над конюшней надо всей;

И крестом святым божился,

Что Ивана-молодца

Потурит он из дворца.

Но, лукавство сокрывая,

Он для всякого случая

Близоруким и немым;

Сам же думает: “Постой-ка,

Так, неделей через пять,

Спальник начал примечать,

Но при всём том два коня

Чёлки собраны в пучок,

Шерсть — ну, лоснится, как шёлк;

Словно тут же и родится,

И в чану большом сыта

Будто только налита.

Уж не ходит ли, постой,

И под нос такую дулю

Что конюший государской

Прежний конюших начальник,

В стойлы спрятался тайком

Дверь задвижкой запирает,

На окно её кладёт

И из шапки той берёт

Что чуть Спальник не вскричал

Гривы длинные плетёт,

Лишь убрал — перо Жар-птицы

Завернул опять в тряпицы

Только начало зориться,

Спальник начал шевелиться

И увидя, что дурак

Он тихонько на пол сходит

Царь лишь только пробудился,

Спальник наш к нему явился,

И запел Царю потом:

Царь, явился пред тобою,

Прикажи мне говорить!” —

“Говори, не прибавляя, —

Царь сказал ему, зевая, —

Если ж ты да будешь врать,

Спальник наш, собравшись с силой,

Говорит Царю: “Помилуй!

Вот те истинный Христос,

Справедлив мой, Царь, донос:

Наш Иван, то всякий знает,

От тебя, отец, скрывает,

Жаро-птицево перо…” —

“Жаро-птицево?. Проклятый!

И он смел такой богатый…

Погоди же ты, элодей!

Не минуешь ты плетей!.. —

“Да и то ль еще он знает! —

Изогнувшися. — Добро!

Пусть имел бы он перо;

Да и самую Жар-птицу

Во твою, отец, светлицу,

Если б вздумал приказать,

Похваляется достать''.

Хитрый Спальник со смиреньем

К Государю приступил

Царь смотрел и дивовался,

Гладил бороду, смеялся

И скусил пера конец.

Закричал от восхищенья:

''Гей! Позвать мне дурака!''

И посыльные Дворяна

Побежали по Ивана;

Но, столкнувшись все в углу,

Растянулись на полу.

И до колотья смеялся;

А Дворяна, усмотря,

Что смешно то для Царя,

Меж собой перемигнулись

И вдругоредь растянулись.

Тут посыльные Дворяна

И на этот уже раз

Обошлися без проказ.

Вот к конюшне прибегают,

Двери настежь отворяют —

И ногами дурака

Ну поталкивать в бока;

Но его не добудились;

Наконец, уж рядовой

Разбудил его метлой.

“Что за челядь вы такая? —

Говорит Иван, вставая. —

Как хвачу я вас бичом,

Говорят ему Дворяна:

“Царь изволил приказать,

Нам тебя к нему позвать”. —

“Вот немножко приберуся

И тотчас к Царю явлюся”, —

Тут надел он свой армяк,

Опояской подвязался,

Приумылся, причесался,

Кнут привесил за конец

И пустился во дворец.

Вот Иван к Царю явился,

И тотчас Царя спросил:

Для чего его будил?

Царь, прищурясь глазом левым,

Закричал к нему со гневом:

“Ты мне должен отвечать:

Как ты смел, урод, скрывать

Что имеешь ты добро —

Жаро-птицево перо!..

Отвечай же, супостат!” —

“Ох, помилуй! Виноват!” —

Царь Ивану говорит. —

Я, помилуй Бог, сердит!

Мне сказали: ты Жар – птицу

В нашу Царскую светлицу,

Если б вздумал приказать,

Похваляешься достать.

И достать ее старайся.

Если ты недели в три

Не достанешь мне Жар-птицу

В нашу Царскую светлицу,

То клянуся бородой,

Посажу тебя я нá кол.

Вон сей час!” — Иван заплакал

И пошел на сеновал,

Где Конёк его лежал.

Горбунок, его почуя,

Дрягнул было плясовую;

Он оставил трепака.

Что головушку повесил? —

Говорит ему Конёк,

У его вертяся ног. —

Чай, сгубили лиходеи?

Обнимал и целовал.

“Ох, беда, Конёк! — сказал. —

Царь велит достать Жар-птицу

В Государскую светлицу.

Что мне делать. Горбунок?”

Говорит ему Конёк:

Но могу помочь я горю.

От того беда твоя,

Что не слушался меня;

Помнишь, ехавши в столицу.

Ты нашёл перо Жар-птицы;

Я сказал тебе тогда:

Много, много непокою

Принесёт оно с собою”.

Вот теперя ты узнал,

Но, сказать тебе по дружбе,

Это службишка, не служба;

И скажи ему открыто:

“Надо, Царь, мне два корыта

Белоярова пшена

Да заморского вина;

Да вели поторопиться

Мы отправимся в поход''.

Тут Иван к Царю идет,

Говорит ему открыто:

''Надо, Царь, мне два корыта

Да заморского вина”.

Молодцом его назвал

И — “счастливый путь!” сказал.

На другой день, утром рано,

Разбудил Конёк Ивана.

“Гей! Хозяин! Полно спать!

В путь-дорожку собирался,

Взял корыта и пшено,

И заморское вино;

На Коньке своём уселся,

И поехал на Восток —

Доставать тою Жар-птицу.

Едут целую седмицу.

Напоследок, в день осьмой,

Приезжают в лес густой.

Тут сказал Конёк Ивану:

На поляне той гора

Вот сюда-то до зарницы

Прилетают Жары- птицы

Из ручья воды испить;

Тут и будем их ловить”.

Поднялся на эту гору,

Вёрсту, другу пробежал.

Устоялся и сказал

“Скоро ночь, Иван, начнется,

Я тебе стеречь придется.

Ну, в корыто лей вино,

А чтоб быть тебе закрыту,

Да смотри же, не зевай.

До восхода, слышь, зарницы

Прилетят сюда Жар-птицы

Да по-своему кричать.

Ты, которая поближе,

И схвати её, смотри же;

А поймаешь птицу-Жар,

И кричи на весь базар:

Я тотчас к тебе явлюся”. —

Говорит Коньку дурак,

Рукавички взять придётся;

Чай, плутовка больно жгётся''.

А Иван-дурак подлез

Вот полночною порой

Свет разлился над горой, —

Будто полдень наступает:

Стали бегать и кричать,

Наш Иван, от них закрытый,

Смотрит птиц из-под корыта

И толкует сам с собой,

Разводя своей рукой:

“Тьфу ты, дьявольская сила!

Эх их — дряней, привалило!

Кабы всех переимать —

То-то б знатная пожива!

Неча молвить, страх красивы!

Ножки красные у всех;

А хвосты-то — сущий смех!

Чай, таких у куриц, нету;

Словно батюшкина печь!”

И, ведя такую речь,

Наш Иван на пол-аршина

Вылез тихо на средину,

Ко пшену с вином подполз —

Хвать одну из птиц за хвост.

Прибегай скорей, дружочек!

Я ведь птицу-то поймал!” —

Так Иван-дурак кричал.

Горбунок тотчас явился.

Да завязывай тужее;

А мешок привесь на шею.

И, уладив меж собой,

Воротилися домой.

Вот приехали в столицу.

“Что? Достал ли ты Жар-птицу?''—

Прикажи-ка, Царь, закрыть

У твоей опочивальни

Крепко-накрепко все ставни, —

Знать, чтоб не светил нам свет'',—

Говорит Иван в ответ.

Тут Дворяна побежали,

Тот защёлкой, тот ключом.

Вот Иван тряхнул мешком…

Царь кричит на весь базар:

“Ахти! Батюшки, пожар!

“Это, слышь ты, не пожар,

Говорит Иван со смехом. —

Видишь, знатную потеху

Я привез те, Осударь!”

''Ну, спасибо, брат Ванюша!

Взвеселил мою ты душу;

Это видя, хитрый Спальник,

Прежний конюших начальник,

“Нет, постой, молокосос!

Не всегда тебе случится

Так канальски отличиться.

Я те снова подведу,

Мой дружочек, под беду!”

Через три потом недели,

В царской кухне повара

И служители Двора,

Попивали из стакана

“Эк! — один слуга сказал, —

Как севодни я достал

В ней страниц не так чтоб слишком,

Да и сказок только пять;

А уж сказки —— вам сказать,

Так не можешь надивиться;

Надо ж этак умудриться!”

Тут все в голос: “Удружи!

“Ну, какую ж вы хотите?

Пять ведь сказок; вот смотрите:

Перва сказка о Бобре,

А вторая о Царе,

Третья… дай Бог память… точно!

О Боярыне Восточной;

В пятой… в пятой… эх, забыл!

В пятой сказке говорится…

Так в уме вот и вертится…” —

“Ну, да брось ее!” — “Постой!..”—

“О красотке, что ль, какой?” —

“Точно, в пятой говорится

Ну, которую ж, друзья,

“Царь-Девицу? - все кричали, -

О царях мы уж слыхали;

Стал рассказывать протяжно:

Есть, ребята, Окиян.

По тому ли Окияну

Ездят только Басурманы;

С православной же земли

Ни дворяне, ни миряне

На поганом Окияне

От гостей же слух идёт,

Что девица в нём живёт;

Но девица не простая,

Та девица, говорят,

Разны песни попевает

И со всех, что было, ног

Во дворец к Царю пустился

Стукнул крепко об пол лбом

Царь, явился пред тобою;

Не вели меня казнить,

Прикажи мне говорить”. —

И не лги, смотри, нисколько!”

Царь с кровати закричал.

“Мы севодни в кухне были,

За твое здоровье пили,

А один из дворских слуг

Нас забавил сказкой вслух;

В этой сказке говорится

Поклялся твоей брадой,

Так он назвал Царь-Девицу, —

Спальник стукнул об пол снова.

Спальник тут за печку стал;

А посыльные Дворяна

Побежали по Ивана

И соннаго дурака

На тебя донос, Ванюша.

Говорят, что ты сей час

Похваляешься для нас

Сиречь молвить, Царь-Девицу…

То, клянуся бородой,

Вон сей час!” - Иван заплакал

Мне достать, слышь, Царь-Девицу.

Что мне делать, Горбунок?”

Говорит ему Конёк:

Но могу помочь я горю.

От того беда твоя,

Но, сказать тебе по дружбе,

Это службишка, не служба;

Служба всё, брат, впереди!

Шитый золотом шатер

Да обеденный прибор —

Весь заморского варенья,

И такую речь ведёт:

“Для Царевниной поимки

Надо, Царь, мне две ширинки,

Шитый золотом шатер

Да обеденный прибор —

Чтобы время не терять”.

Царь велел, чтобы Дворяна

Всё сыскали для Ивана,

Молодцом его назвал

Разбудил Конёк Ивана:

“Гей, хозяин! Полно спать!

Уж пора тебе вставать!”

Вот Иванушка поднялся,

Взял ширинки и шатер,

Весь заморского варенья,

Всё в мешок дорожный склал

На Коньке своём уселся,

Едут целую седмицу;

Напоследок, в день восьмой,

Приезжают в лес густой.

И на нём-то круглый год

Та красавица живет;

И пред утренней зарей

Пробегает лес густой

Прямо к морю-Окияну,

На котором белый вал

Одинёшенек гулял”.

Тут Иван с Конька слезает;

А конек ему вещает:

“Ну, раскидывай шатер,

Из заморского варенья,

И сластей для прохлажденья.

Сам ложися за шатром

Да смекай себе умом.

Видишь, шлюпка вон мелькает…

То Царевна подплывает.

Пусть покушает, попьёт;

Вот как в гусли заиграет —

Ты тотчас в шатер вбегай,

И Царевну сохватай;

Да держи её сильнее

Я на первый твой приказ

Ты под гусли не засни же!

То в последний раз глядишь”.

За шатёр Иван забился

Ясный полдень наступает;

Царь-Девица подплывает,

Входит с гуслями в шатёр

“Хе! Так вот та Царь-Девица!

Как же в сказках говорится, —

Что куда красна собой

Чай, в обхват-то три вершка;

Я и даром не возьму".

Тут Царевна заиграла

Что Иван, не зная как,

И под голос тихий, стройный

Засыпает преспокойно.

Вдруг Конёк над ним заржал

Говорит ему сердито:

"О дурак ты записной!

Ведь тебя посадят нá кол".

Тут Иван-дурак заплакал

И, рыдаючи, просил,

Я вперёд уж спать не стану''.

''Ну, уж Бог тебя простит! —

Горбунок ему кричит. —

Пособить еще возможно;

К златошвейному шатру

Приплывёт опять девица —

Мёду сладкого напиться.

Тут конек опять сокрылся;

От разбитых кораблей

Для того, чтоб пробудиться,

Если слишком разоспится.

На другой день поутру

К златошвейному шатру

Шлюпку на берег бросает,

И садится за прибор...

Вот Царевна заиграла

И так сладко припевала,

Что Иванушке опять

"Нет, постой же ты — дрянная!

Говорит Иван, вставая. —

Ты вдругоредь не уйдёшь

И меня не проведёшь".

За косу ее хватает...

Горбунок мой, помоги!"

Вмиг Конёк к нему явился.

"Ну, хозяин, отличился!

Но садись ко мне скорей,

Да держи ее плотней!''

Вот в столицу приезжает.

В глазки с нежностью глядит,

Согласися быть Царицей.

Я тебя едва узрел —

Соколины твои очи —

И среди светлого дня

Всё для свадьбы уж готово;

Обвенчаемся с тобой.

Поцелуй же, дорогая!"

А Царевна молодая.

Царь нисколько не сердился.

Но сильней ещё влюбился;

На колени пред ней стал,

Ручки нежно целовал

И балясы начал снова:

Али тем, что полюбил?

Отвечай же, несравненна!"

Говорит ему Царевна:

"Если любишь ты меня,

То доставь чрез три мне дня

И едва не побежал.

Вот Иван к Царю явился.

Царь к нему оборотился

И сказал ему: "Иван!

С перстнем в третий день явися

Да смотри — поторопися!

Я те щедро награжу,

И в Бояры посажу". —

"Как же, плут, не торопиться?

Царь со гневом закричал

У меня не отпирайся,

Тут Иван хотел идти.

"Эй, посланник, подожди! —

Говорит ему Царица. —

Заезжай ты поклониться

В изумрудный терем мой,

Да скажи моей родной:

Не показывала очи?

И зачем вот три уж дня

Не забудь же!" — "Помнить буду

Если только не забуду;

Да ведь надо же узнать —

Чтоб в родне-то мне не сбиться",

Говорит Иван Царице.

"Месяц мать мне, Солнце брат".

Царь-жених к тому прибавил.

Тут Иван Царя оставил

Где Конёк его лежал.

"Что, Иванушка, невесел?

Видишь, вздумал Царь жениться,

Так и шлёт на Окиян, —

Говорит Коньку Иван. —

Дал мне сроку три дни только;

Да велела заезжать

Солнцу-братцу поклониться,

Да и Месяцу потом

Отвезти от ней поклон''.

Тут Конёк: "Сказать по дружбе,

Это службишка, не служба;

Служба всё, брат, впереди.

А назавтра, утром рано,

На другой день наш Иван,

Взяв две луковки в карман,

На Коньке своем уселся

Дайте, братцы, отдохнуть!

3-я часть

Та-ра-ра-ли, та-ра-ра!

Вот крестьяне их поймали

"Эй! послушай, люд честной!

Муж-то примется за шутки,

А жена за прибаутки,

Это присказка ведётся,

Как у наших у ворот

Муха песенку поёт:

Посадила на шесток,

Привязала за шнурок,

Ручки к ножкам притянула,

Ну-с, так едет наш Иван

За кольцом на Окиян;

И ещё на первый вечер

Верст сто тысяч отмахал

Говорит Конёк Ивану:

"Ну, Иванушка, смотри,

Вот минутки через три

Мы приедем на поляну —

Прямо к морю-Окияну;

Десять лет уж он страдает,

А доселева не знает,

Чем прощенье получить.

Он учнёт тебя просить,

Чтоб ты в солнечном селенье

Ты исполнить обещай,

Вот въезжают на поляну

Поперёк его лежит

На спине село стоит,

Между глаз мальчишки пляшут,

А в дубраве меж усов

Чудо-юдо Рыба-кит

Тяжко, горько воздыхая:

"Мы посланники Царицы,

Говорит киту Конёк, —

К Солнцу прямо на Восток,

Во хоромы золотые". —

И какое повеленье

Мне исполнить для прощенья?"—

"Ладно, ладно, Рыба-кит!" —

Десять лет уж здесь лежу...

(Сам же тяжко воздыхает).

Тут Конёк под ним забился

Только видно, как песок

Вьётся вихорем у ног,

Будто сделалась погодка.

Едут долго ли, коротко,

Я не знаю ничего.

Дело мешкотно творится.

Только, братцы, я узнал,

Где (я слышал стороною)

Где крестьянки лён прядут,

Тут Иван на небо въехал

Да по небу и поехал,

Наше царство хоть красиво, —

Говорит Коньку Иван

А как с небом-то сравнится,

Так под стельку не годится.

Ведь у нас земля черна,

Здесь земля-то голубая,

А уж светлая какая!..

Посмотри-ка, Горбунок,

Видишь, вон где — на Восток,

Чай, крестьянская избушка?

По ночам здесь Солнце спит,

А как день деньской приходит,

Сто столбов по сторонам;

Все столбы те голубые,

А верхушки золотые;

На верхушках три звезды.

В раззолоченных во клетках

Птицы райские живут,

А ведь терем с теремами,

Будто город с деревнями;

А на тереме из звезд

Вот Конёк во двор въезжает;

Наш Иван с него слезает,

В терем к Месяцу идёт

Я — Иванушка Петрович…

И привёз к тебе поклон”. —

“Сядь, Иванушка Петрович! —

И поведай мне вину —

В нашу светлую страну

Твоего с земли прихода,

Всё вполне поведай мне. —

“Я с земли пришел Землянской,

Из страны ведь Христианской, —

Говорит ему Иван, —

Переехал Окиян —

Чтоб тебя от ней спрошать,

Для чего, дескать, три ночи

Не показывал ты очи,

И зачем-де три уж дня

'Это, знаешь, Царь-Девица”. —

“Царь-Девица?.. Так она,

Что ль, тобой увезена?” —

Тут Иванушка Петрович

Вишь, я Царский Стремянной;

Ну, так Царь меня отправил,

Чтобы я ее доставил

В три недели во дворец;

Посадить грозился нá кол”.

Ну Ивана обнимать,

“Ах, Иванушка Петрович! —

Молвил Месяц Месяцович. —

Что Царевну потеряли,

Так не можно и сказать,

А не то чтоб описать.

От того-то по три ночи

Не является к сестрице,

Той ли красной Царь-Девице.

Что, здорова ли она?

Не грустна ли, не больна?” —

“Всем бы, кажется, красотка;

Да у ней, кажись, сухотка:

Чай, в обхват-то три вершка.

Вздумал в семьдесят жениться

Да стою я крепко в том —

Не бывать ей за Царём!”

Тут Иванушка поднялся,

В путь-дорожку собирался…

“Эх! Немножко не забыл!

Есть, вишь, море; Чудо-кит

Поперёк его лежит;

Все бока его изрыты,

Частоколы в рёбра вбиты.

Он, бедняк, меня прошал,

Скоро ль кончится мученье,

Чем сыскать ему прощенье,

И за что он тут лежит?”

Месяц ясный говорит:

'Он за то несёт мученье,

Что без Божия веленья

Если даст он им свободу,

То сниму с него невзгоду”.

Поклонившись, как умел,

На Конька Иван тут сел,

Свистнул, будто витязь знатный.

На другой день наш Иван

Вновь пришёл на Окиян.

Вот Конёк бежит по киту,

По костям стучит копытом.

Чудо-юдо Рыба-кит

Так, вздохнувши, говорит:

Мне прощенье испросил ли?”

Тут Конёк ему кричит:

“Погоди ты, Рыба-кит!”

Вот в селенье прибегает,

Мужичков к себе сзывает.

Чёрной гривкою трясёт

“Эй! Послушайте, миряне!

Православны Христиане!

Коль не хочет кто из вас

Убирайся вмиг отсюда!

Здесь тотчас случится чудо:

Повернётся Рыба-кит…''

Закричали: “Быть бедам!”

И пустились по домам.

Все телеги собирали;

Лишь на небе засмеркалось,

То на ките не осталось

Ни одной души живой,

К перьям скоро прилегает

И что мочи есть кричит:

“Чудо-юдо Рыба-кит!

От того твое мученье,

Что без Божия веленья

Проглотил ты средь морей

Если дашь ты им свободу,

Не потерпишь уж невзгоду”.

И окончив это, вмиг

Горбунок на берег прыг,

И на нём остановился.

Чудо-кит поворотился.

И из челюстей бросать

Корабли за кораблями,

С парусами и гребцами…

Тут поднялся шум такой,

Что проснулся Царь морской:

В пушки медные палили,

Белый парус поднялся,

Поп с причетом всем служебным

Пел на палубе молебны,

А гребцов весёлый ряд

По широкому раздолью,

В отдаленьи от земли

Выбегают корабли…”

Волны моря заклубились,

Корабли из глаз сокрылись.

Чудо-юдо Рыба-кит

Рот широкий отворяя,

Плёсом волны разбивая:

Чем за дружбу наградить?

Надо ль раковин цветистых?

“Нет, кит-Рыба, мне не надо

Крупных жемчугов в награду, —

Говорит ему Иван. —

Перстень красной Царь-Девицы,

“Ладно, ладно! — Рыба-кит

Стремянному говорит. —

Отыщу я до зарницы

Перстень красной Царь-Девицы”.

Так кит-Чудо отвечал

И, всплеснув, на дно упал.

Громким голосом сзывает

Осетриный весь народ

И такую речь ведёт:

Скрытый в ящичке на дне.

Награжу того я чином:

Будет Думным Дворянином.

Если ж умный мой приказ

Осетры тут поклонились